ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА

ШОЛОХОВА.

Ц е л и : познакомить с основными этапами жизни и творчества Шолохова; определить место

«

Донских рассказов» и «Лазоревой степи» в творчестве писателя; развить представление о

традициях и новаторстве в художественном творчестве.

Х о д

у р о к о в

I. Лекция учителя.

К р а т к а я

л е т о п и с ь

ж и з н и

и

т в о р ч е с т в а М. А. Шолохова.

24 мая 1905 года в хуторе Кружилине станицы Вешенской, Донецкого округа родился

М.

А.

Шолохов.

Мать

–

Анастасия

Даниловна

–

состояла

в

это

время

в

браке

с

Кузнецовым, уже пожилым казаком, но жила в доме Шолохова Александра Михайловича,

с которым обвенчалась после смерти мужа в 1912 году. Тогда же Михаил был усыновлен

своим отцом и получил фамилию Шолохов.

По

другой

версии,

М.

А.

Шолохов

родился

в

1903

году,

но

в

период

работы

в

продотряде, попав под суд «за превышение власти», уменьшил свой возраст на два года, и

мать

его

выхлопотала

у

священника

новую

справку

о

рождении.

Это

давало

ему

возможность избежать чересчур строгого наказания как несовершеннолетнему.

В 1910 году семья переезжает на хутор Каргинский, где Михаил в 1911 году начинает

брать уроки у местного учителя.

В 1912 году поступает во второй класс начальной школы.

1914–1918 годы учится в гимназиях Москвы, Богучара и Вешенской. Окончил 4 класса

гимназии. Вернулся к отцу на хутор.

1920–1921 годы Михаил участвует в переписи населения, работает учителем по

ликвидации

неграмотности

среди

взрослых.

В

автобиографии

Шолохова

можно

прочитать: «С 1920 года служил и мыкался по Донской земле. Долго был продработником.

Гонялся за бандами… Приходилось бывать в разных переплетах, но за нынешними днями

все это забывается».

К. Потапов вспоминал: «Во время боя под хутором Коньковом подросток Шолохов был

схвачен махновцами, допрошен самим Махно и не был расстрелян только по малости

лет. Махно посулил ему в случае повторной встречи виселицу». Возможно, в это время и

был изменен возраст Шолохова.

Октябрь 1922 года приезжает в Москву, чтобы поступить на рабфак. Не удается.

Работает грузчиком, каменщиком, счетоводом.

1923 год. В комсомольской газете «Юношеская правда» публикует первый фельетон

«Испытание» за подписью «М. Шолох». Работает над «Донскими рассказами».

1924 год. Женится на Марии Петровне Громославской, 25-летней казачке (ее отец

принимал участие в белоказачьем движении).

Переезжает

с

женой

в

Москву.

Продолжает

сотрудничать

с

газетой

«Юношеская

правда»

(позже

«Молодой

ленинец»).

Здесь

публикует

и

первое

художественное

произведение, рассказ «Родинка».

1925 год. В Государственном издательстве массовыми тиражами выходят первые

книжки Шолохова: «Алешкино сердце», «Нахаленок» и другие.

1926 год. Выходит первый сборник М. Шолохова «Донские рассказы» с предисловием

Серафимовича.

џ С о о б щ е н и е

у ч а щ е г о с я о

тематике

и

проблематике

сборника

«Донские

рассказы».

џ П р о с м о т р

э п и з о д о в из

кинофильма

«Донская

повесть»

(по

рассказам

Шолохова).

У ч и т е л ь. В этом же году (1926) выходит сборник рассказов «Лазоревая степь».

Писатель начинает работу над проектом «Тихого Дона».

1928 год. В журнале «Октябрь» публикуется первая книга романа «Тихий Дон». В

печати появились восторженные отзывы о романе.

1929 год. Продолжает работу над романом «Тихий Дон». Печатаются 2 и 3-я книги. В

Берлине роман издается на немецком языке.

С этого времени распространяется клевета о плагиате Шолохова (вопрос об авторстве

романа «Тихий Дон» был закрыт только к 100-летию писателя).

1930 год. Работает над романом «Поднятая целина».

1931–1933 годы. Пишет очерки о жизни в деревне.

1935 год. В «Известиях» печатается первая глава из 4-й книги «Тихого Дона».

В этом же году на Международном конгрессе писателей в защиту культуры в Париже

избирается в Постоянное бюро Международной ассоциации писателей.

Шолохов всегда всей душой переживал за судьбу деревни. В 1937 году выступает на

партийном собрании с речью о хлебных затруднениях в 1932–1933 годах.

У ч е н и к. Из письма Шолохова от 30 апреля 1933 года: «…Я бы хотел видеть такого

человека, который сохранил бы оптимизм и внимательность к себе и близким при условии,

когда вокруг него сотнями мрут от голода люди, а тысячи и десятки тысяч ползают

опухшие и потерявшие облик человеческий…

А вокруг творится страшное: на завтрашний день по всем северным районам план сева

30 % с немножким. (Должно бы кончить!) И 60–70 % тягла, которое лежит в борозде. Хуже

этого ведь придумать нельзя. Край проваливается с громом и треском.

Я мотаюсь и гляжу с превеликой жадностью. А поглядеть есть на что. Хорошее:

опухший колхозник, получающий 400 граммов хлеба пополам с мякиной, выполняет

дневную норму. Плохое: один из хуторов, в нем 65 хозяйств. С 1-го февраля умерло около

150 человек. По сути – хутор вымер. Мертвых не заховают, а сваливают в погреба. Это в

районе, который дал стране 2 300 000 пудов хлеба. В интересное время живем! До чего

богатейшая эпоха!»

1939

год.

Шолохов

избирается

действительным

членом

Академии

наук

СССР.

Награждается орденом Ленина.

1940 год. Присуждена Государственная премия первой степени за роман «Тихий Дон».

1941–1945 годы. Служит в армии в качестве военного корреспондента. При бомбежке

Вешенской погибла мать, сожжены дом и библиотека.

После войны продолжает литературную и общественную деятельность. Пишет рассказ

«Судьба человека» (1957 год), заканчивает работу над романом «Поднятая целина».

1960 год. Шолохову присуждена Ленинская премия за роман «Поднятая целина».

Завершается издание собрания сочинений.

1965 год. Стал лауреатом Нобелевской премии в области литературы. Из речи М.

Шолохова:

«На

мой

взгляд,

авангардом

являются

те

художники,

которые

в

своих

произведениях раскрывают новое содержание, определяющее черты жизни нашего века…

Я принадлежу к числу тех писателей, которые видят для себя высшую честь и высшую

свободу в ничем не стесняемой возможности служить своим пером трудовому народу».

1965–1969 годы. Издается собрание сочинений в 9 томах. Появляется новая редакция

незаконченного романа «Они сражались за Родину», работу над которым автор начал еще

в 1944 году.

21 февраля 1984 года Шолохов умер.

В. Распутин писал в своем некрологе: «Высмотрев в своем народе, Россия не случайно

подняла

Шолохова

до

первого

голоса,

способного

талантливо

и

доступно

передать

суровую правду о ее нелегкой судьбе – он был плоть от плоти России и мысль от мысли

ее».

II. Итог уроков.

–

Какие

впечатления

у

вас

остались

после

знакомства

с

личностью

М.

А.

Шолохова?

Домашнее задание. Подготовить анализ рассказа «Нахалёнок»

Урок литературы в 11-м классе по теме "Как же это?" (По "Донским рассказам"

М.Шолохова)

Тема урока: «Как же это?!»

Цели:



показать гражданское и писательское мужество М.Шолохова, одним из первых

сказавших правду о гражданской войне как о трагедии народа;



проанализировать художественные особенности рассказов;



проверить умение учащихся самостоятельно делать выводы, высказывать и

аргументировать свою точку зрения.

ХОД УРОКА

I. Организационный момент

III. Слово учителя

Долгое время Гражданская война была окутана ореолом подвига, романтики. Шолохов –

один из тех, кто заговорил о Гражданской войне как о величайшей трагедии, имевшей

тяжёлые последствия. Главное в жизни – человечность, доброта, а не классовая

жестокость и ненависть. По тем временам это было явное отступление, отход от

складывающейся литературной традиции. Между тем «Донские рассказы», вышедшие как

бы тремя выпусками – «Донские рассказы» (1926 г.), «Лазоревая степь» (1926 г.), «О

Колчаке, крапиве и прочем» (1927 г.), сам Шолохов, словно подчёркивая их

самостоятельное значение, выступил в 1931 году в итоговой книге «Лазоревая степь.

Донские рассказы» (1923-1925 г.г.). Первым из произведений цикла был опубликован

рассказ «Родинка». (В ходе анализа текста обращать внимание учащихся на

художественные средства и их значение для конкретного эпизода).

IV. Беседа по тексту рассказа

– Сколько главных героев в рассказе? (Николка Кошевой и атаман)

– Что мы узнаём об этих героях? (Николка – стр.25: «Кошевой Николай. Командир

эскадрона. Землероб. Член РКСМ.»; атаман – стр. 30: Плен германский, потом Врангель,

лагерь, турецкая филюга и – банда).

– Но это сухие анкеты, никаких психологических полутонов, поверхностная

характеристика. Если бы сущность «Донских рассказов» исчерпывалась только

подобными примерами «красной» или «белой» идеи, то все они были бы сжаты до

простой иллюстрации жестокой классовой борьбы. И трагического финала бы не было,

потому что они одного рода, но не одного класса. Здесь переплетаются две сюжетные

линии: внешняя и внутренняя.

– Что общее в душевном состоянии атамана и Николки? Жизнь выбилась из привычной

нормы. Об этом свидетельствуют портреты и авторские характеристики героев. В портрете

Николки Шолохов подчёркивает противоречие между его юным возрастом и тем суровым

жизненном опытом, который дала ему Гражданская война /стр. 26, 1и2 абз. ( Со слов

«Плечистый Николка…» до слов « не хуже любого старого командира»)/. У атамана

«зачерствела душа» /стр.30/. Это же очерствение души, одичание подчёркивается и

сравнение атамана с волком /стр. 28 («Со слов «…ведёт атаман банду…»)

- Что является отправной точкой внутреннего сюжета? (Воспоминания Николки об отце, о

родном доме (гл. 1))

- К чему рвётся душа Николки ? (К идеальному, вечному, к светлому воспоминанию о доме,

о семье)

- А куда спешит атаман? (Не столько банду вёл, мстил советской власти, сколько рвался к

родному дому, к сыну.)

– Почему «родинка» – это счастье»? (Родинка, род, родня, родство, родина, народ) Что

объединяет эти понятия?

– Найдите в тексте описание дома, в котором квартирует Николка? (Начало 2 главы.

Обрыв души, жизни. Николка словно идёт по краю жизни.)

– А о чём он мечтает? (Немало повоевавший он так и не стал «человеком войны», так и

не смог привыкнуть к потокам крови. Отвернулся, когда проходил мимо окровавленного

лошадиного трупа.)

- Какое значение имеет пейзаж 3 главы в раскрытии душевного состояния атамана?

( Пейзаж мы видим глазами бывшего землепашца, ставшего атаманом банды)

– Что ещё подтверждает, что Гражданская война разрушает не только жизнь человека, но

и природу?(стр.27 «… на траву, заплаканную, седую от росы».)

– Когда на страницах рассказа появляется волк? (1 – сравнение с атаманом; 2 – волк –

активная часть природы. Он то подчёркивает озверение жизни: «за перелеском кто-то

взвыл по-звериному», то заставляет героев оглянуться на себя, увидеть себя частью

живущей природы. На последних страницах рассказа, в эпизоде схватки

красноармейского отряда с бандой, появляется настоящий волк. Но мудрый зверь,

услышавший звук выстрелов, уходит в лог, в заросли, спешит укрыться от жестокости

людей.)

– Но не только бандиты озверели. Как выглядит во время боя Николка?(Лицо злобой

перекошено)

– В чём состоит самый важный конфликт? (Конфликт между красными и белыми

уступает место другому, более важному – между веками складывавшимися нормами

человеческой жизни и бесчеловечностью братоубийственной войны.)

– В чём драматизм ситуации, лежащей в основе сюжета? (Убийство врага, оправданное

ситуацией войны, осознаётся героем как детоубийство, грех, которому нет оправдания,

который можно искупить только смертью. Христианское раскаяние оказывается

сильнее классовой ненависти.)

V. Выразительное чтение эпизода убийства сына.

– А какое первое предложение в 4 главе? («Зарёю стукнули первые заморозки»)

– Что предшествует гибели Николки? («За перелеском кто-то взвыл по-звериному и

осёкся. Солнце закрылось тучей…упали …тени…»)

– В рассказе много эпитетов, метафор, сравнений, с которыми мы с вами встретились при

знакомстве с текстом. С какой целью автор употребляет столько художественных средств?

Драматический раскол казачьей семьи становится основой сюжета многих рассказов

цикла. Но если в «Родинке» детоубийство происходит как трагическая случайность, то в

«Продкомиссаре» аналогичный поступок – сознательный выбор героя.

VI. Беседа по тексту рассказа

– Кто сходится в непримиримой схватке в рассказе? (Отец и сын)

– Что мы узнаём об отце и сыне?

– Чьи жизненные позиции сталкиваются в рассказе? (Позиция представителей новой

власти – областного продкомиссара, председателя ревтрибунала – абсолютно

непримирима, потому что они чужие для казаков, как и казаки для них. Позиция

Бодягина-старшего и его односельчан более основательна, так как они отстаивают

нажитое своим трудом добро и продразвёрстка для них просто грабёж. Наиболее

сложная позиция Бодягина-младшего. Выполняя свой революционный долг, который велит

ему расстрелять отца, он не может до конца преодолеть узы кровного родства и,

подчиняясь долгу, всё же ощущает предосудительность сделанного им выбора, потому и

говорит: «Не серчай, батя…» Однако эта фраза говорит о том, что он воспринимает

свой поступок как простительный.)

– Так ли смотрит на это автор? Где мы можем это увидеть? (Иначе смотрит на это

автор. Вероятно,поэтому рассказ не замыкается на сюжете, посвящённом

взаимоотношениям отца и сына, а имеет двухчастную композицию: вслед за эпизодом

отцеубийства идёт эпизод спасения ребёнка.)

– Почему Бодягин-младший спасает ребёнка? (В судьбе мальчишки он увидел отражение

собственной судьбы («Я – сирота…по миру хожу «), но истинными мотивами поступка

становятся жажда искупительной жертвы, проснувшееся в герое чувство родства,

что-то вроде отцовского чувства.)

– Можно ли спасением ребёнка оправдать жестокость? (Нет. Жестокость Бодягина

остаётся жестокостью, как и жестокость его врагов, о чём свидетельствует финал

рассказа.)

– Какова авторская позиция по отношению к Гражданской войне?

– Зачем Шолохов «убивает» своих героев в финале?

– О чём бы вы спросили у Шолохова?

VII. Рассказы Шолохова критика поначалу оценила положительно. Но уже к концу 20-х

годов отношение критики резко меняется – тон и характер рецензий становятся всё более

придирчивыми, жёсткими. Под прицельный огонь попали и тематика рассказов, и

творческий метод, и идейная позиция автора. Шолохова обвиняли в «натурализме»,

«схематичности» и в отклонении от пролетарской литературы, а сверх того – объявили

«колеблющимся середняком» и «мелкобуржуазным гуманистом.

Ученики зачитывают отрывки из критики «Донских рассказов».

VIII. Вывод по уроку

Гражданская война для Шолохова – катастрофа, в которой рушатся человеческие связи.

Здесь нет правых и виноватых, а значит, и не может быть победителей. Родинка – это не

только примета, по которой узнаёт атаман убитого им сына, это и знак былого единства,

родства людей, ставших непримиримыми врагами. Род, родня, родство, родина, народ –

всё это оказалось расколотым, разрушенным Гражданской войной. Где выход?

Однозначного ответа не было, да и быть не могло. Писатель возлагал надежды прежде

всего на инстинкт самосохранения народа, на созидательное начало как главный признак

здоровья нации.

Родинка

На столе гильзы патронные, пахнущие сгоревшим порохом, баранья кость, полевая

карта, сводка, уздечка наборная с душком лошадиного пота, краюха хлеба. Все это на

столе, а на лавке тесаной, заплесневевшей от сырой стены, спиной плотно к подоконнику

прижавшись, Николка Кошевой, командир эскадрона сидит. Карандаш в пальцах его

иззябших, недвижимых. Рядом с давнишними плакатами, распластанными на столе, —

анкета, наполовину заполненная. Шершавый лист скупо рассказывает: Кошевой Николай.

Командир эскадрона. Землероб. Член РКСМ.

Против графы «возраст» карандаш медленно выводит: 18 лет.

Плечист Николка, не по летам выглядит. Старят его глаза в морщинках лучистых и

спина, по-стариковски сутулая.

— Мальчишка ведь, пацаненок, куга зеленая, — говорят шутя в эскадроне, — а

подыщи другого, кто бы сумел почти без урона ликвидировать две банды и полгода водить

эскадрон в бои и схватки не хуже любого старого командира!

Стыдится Николка своих восемнадцати годов. Всегда против ненавистной графы

«возраст»

карандаш

ползет,

замедляя

бег,

а

Николкины

скулы

полыхают

досадным

румянцем. Казак Николкин отец, а по отцу и он — казак. Помнит, будто в полусне, когда

ему было лет пять-шесть, сажал его отец на коня своего служивского.

— За гриву держись, сынок! — кричал он, а мать из дверей стряпки улыбалась

Николке,

бледнея,

и

глазами

широко

раскрытыми

глядела

на

ножонки,

окарачившие

острую хребтину коня, и на отца, державшего повод.

Давно это было. Пропал в германскую войну Николкин отец, как в воду канул. Ни

слуху о нем, ни духу. Мать померла. От отца Николка унаследовал любовь к лошадям,

неизмеримую отвагу и родинку, такую же, как у отца, величиной с голубиное яйцо, на

левой ноге, выше щиколотки. До пятнадцати лет мыкался по работникам, а потом шинель

длинную выпросил и с проходившим через станицу красным полком ушел на Врангеля.

Летом

нонешним

купался

Николка

в

Дону

с

военкомом.

Тот,

заикаясь

и

кривя

контуженную голову, сказал, хлопая Николку по сутулой и черной от загара спине:

— Ты того… того… Ты счастли… счастливый! Ну, да, счастливый! Родинка — это,

говорят, счастье.

Николка ощерил зубы кипенные, нырнул и, отфыркиваясь, крикнул из воды:

— Брешешь ты, чудак! Я с мальства сирота, в работниках всю жизнь гибнул, а он —

счастье!..

И поплыл на желтую косу, обнимавшую Дон.

II

Хата, где квартирует Николка, стоит на яру над Доном. Из окон видно зеленое

расплескавшееся Обдонье и вороненую сталь воды. По ночам в бурю волны стучатся под

яром, ставни тоскуют, захлебываясь, и чудится Николке, что вода вкрадчиво ползет в щели

пола и, прибывая, трясет хату.

Хотел он на другую квартиру перейти, да так и не перешел, остался до осени. Утром

морозным на крыльцо вышел Николка, хрупкую тишину ломая перезвоном подкованных

сапог. Спустился в вишневый садик и лег на траву, заплаканную, седую от росы. Слышно,

как в сарае уговаривает хозяйка корову стоять спокойно, телок мычит требовательно и

басовито, а о стенки цыбарки вызванивают струи молока.

Во дворе скрипнула калитка, собака забрехала. Голос взводного:

— Командир дома?

Приподнялся на локтях Николка.

— Вот он я! Ну, чего там еще?

— Нарочный приехал из станицы. Говорит, банда пробилась из Сальского округа,

совхоз Грушинский заняла…

— Веди его сюда.

Тянет нарочный к конюшне лошадь, пóтом горячим облитую. Посреди двора

упала та на передние ноги, потом — на бок, захрипела отрывисто и коротко и издохла,

глядя стекленеющими глазами на цепную собаку, захлебнувшуюся злобным лаем. Потому

издохла, что на пакете, привезенном нарочным, стояло три креста и с пакетом этим скакал

сорок верст, не передыхая, нарочный.

Прочитал Николка, что председатель просит его выступить с эскадроном на подмогу, и

в горницу пошел, шашку цепляя, думал устало: «Учиться бы поехать куда-нибудь, а тут

банда… Военком стыдит: мол, слова правильно не напишешь, а еще эскадронный… Я-то

при чем, что не успел приходскую школу окончить? Чудак он… А тут банда… Опять

кровь, а я уж уморился так жить… Опостылело все…»

Вышел на крыльцо, заряжая на ходу карабин, а мысли, как лошади по утоптанному

шляху, мчались: «В город бы уехать… Учиться б…»

Мимо издохшей лошади шел в конюшню, глянул на черную ленту крови, точившуюся

из пыльных ноздрей, и отвернулся.

III

По кочковатому летнику, по колеям, ветрами облизанным, мышастый придорожник

кучерявится, лебеда и пышатки густо и махровито лопушатся. По летнику сено когда-то

возили к гумнам, застывшим в степи янтарными брызгами, а торный шлях улегся бугром у

столбов

телеграфных.

Бегут

столбы

в

муть

осеннюю,

белесую,

через

лога

и

балки

перешагивают, а мимо столбов шляхом глянцевитым ведет атаман банду — полсотни

казаков

донских

и

кубанских,

властью

советской

недовольных.

Трое

суток,

как

набедившийся волк от овечьей отары, уходят дорогами и целиною бездорожно, а за ним

внáзирку — отряд Николки Кошевого.

Отъявленный народ в банде, служивский, бывалый, а все же крепко призадумывается

атаман: на стременах привстает, степь глазами излапывает, версты считает до голубенькой

каемки лесов, протянутой по ту сторону Дона.

Так и уходят по-волчьи, а за ними эскадрон Николки Кошевого следы топчет.

Днями летними, погожими в степях донских, под небом густым и прозрачным звоном

серебряным вызванивает и колышется хлебный колос. Это перед покосом, когда у ядреной

пшеницы гарновки ус чернеет на колосе, будто у семнадцатилетнего парня, а жито дует

вверх и норовит человека перерасти.

Бородатые

станичники

на

суглинке,

по

песчаным

буграм,

возле

левад

засевают

клинышками жито. Сроду не родится оно, издавна десятина не дает больше тридцати мер,

а сеют потому, что из жита самогон гонят, яснее слезы девичьей; потому, что исстари так

заведено, деды и прадеды пили, а на гербе казаков Области Войска Донского, должно,

недаром изображен был пьяный казак, телешом сидящий на бочке винной. Хмелем густым

и ярым бродят по осени хутора и станицы, нетрезво качаются красноверхие папахи над

плетнями из краснотала.

По тому самому и атаман дня не бывает трезвым, потому-то все кучера и пулеметчики

пьяно кособочатся на рессорных тачанках.

Семь лет не видал атаман родных куреней. Плен германский, потом Врангель, в

солнце расплавленный Константинополь, лагерь в колючей проволоке, турецкая фелюга со

смолистым соленым крылом, камыши кубанские, султанские, и — банда.

Вот она, атаманова жизнь, коли назад через плечо оглянуться. Зачерствела душа у

него, как летом в жарынь черствеют следы раздвоенных бычачьих копыт возле музги

степной. Боль, чуднáя и непонятная, точит изнутри, тошнотой наливает мускулы, и

чувствует атаман: не забыть ее и не залить лихоманку никаким самогоном. А пьет — дня

трезвым

не

бывает

потому,

что

пахуче

и

сладко

цветет

жито

в

степях

донских,

опрокинутых под солнцем жадной черноземной утробой, и смуглощекие жалмерки по

хуторам и станицам такой самогон вываривают, что с водой родниковой текучей не

различить.

IV

Зарею стукнули первые заморозки. Серебряной проседью брызнуло на разлапистые

листья кувшинок, а на мельничном колесе поутру заприметил Лукич тонкие разноцветные,

как слюда, льдинки.

С утра прихворнул Лукич: покалывало в поясницу, от боли глухой но

ги сделались чугунными, к земле липли. Шаркал по мельнице, с трудом передвигая

несуразное, от костей отстающее тело. Из просорушки шмыгнул мышиный выводок;

поглядел кверху глазами слезливо-мокрыми: под потолком с перекладины голубь сыпал

скороговоркой

дробное

и

деловитое

бормотание.

Ноздрями,

словно

из

суглинка

вылепленными, втянул дед вязкий душок водяной плесени и запах перемолотого жита,

прислушался, как нехорошо, захлебываясь, сосала и облизывала сваи вода, и бороду

мочалистую помял задумчиво.

На пчельнике прилег отдохнуть Лукич. Под тулупом спал наискось, распахнувши рот,

в углах губ бороду слюнявил слюной клейкой и теплой. Сумерки густо измазали дедову

хатенку, в молочных лоскутьях тумана застряла мельница…

А когда проснулся — из лесу выехало двое конных. Один из них крикнул деду,

шагавшему по пчельнику:

— Иди сюда, дед!

Глянул Лукич подозрительно, остановился. Много перевидал он за смутные года таких

вот вооруженных людей, бравших не спрошаючи корм и муку, и всех их огулом, не

различая, крепко недолюбливал.

— Живей ходи, старый хрен!

Промеж ульев долбленых двинулся Лукич, тихонько губами вылинявшими беззвучно

зашамкал, стал поодаль от гостей, наблюдая искоса.

— Мы — красные, дедок…Ты нас не бойся, — миролюбиво просипел атаман. — Мы

за бандой гоняемся, от своих отбились… Може, видел вчера отряд тут проходил?

— Были какие-то.

— Куда они пошли, дедушка?

— А холера их ведает!

— У тебя на мельнице никто из них не остался?

— Нетути, — сказал Лукич коротко и повернулся спиной.

— Погоди, старик. — Атаман с седла соскочил, качнулся на дуговатых ногах пьяно и,

крепко дохнув самогоном, сказал: — Мы, дед, коммунистов ликвидируем… Так-то!.. А кто

мы есть, не твоего ума дело! — Споткнулся, повод роняя из рук. — Твое дело зерна на

семьдесят коней приготовить и молчать… Чтобы в два счета!.. Понял? Где у тебя зерно?

— Нетути, — сказал Лукич, поглядывая в сторону.

— А в энтом амбаре что?

— Хлам, стало быть, разный… Нетути зерна!

— А ну, пойдем!

Ухватил

старика

за

шиворот

и

коленом

потянул

к

амбару

кособокому,

в

землю

вросшему. Двери распахнул. В закромах просо и чернобылый ячмень.

— Это тебе что, не зерно, старая сволочуга?

— Зерно, кормилец… Отмол это… Год я его по зернушку собирал, а ты конями

потравить норовишь…

— По-твоему, нехай наши кони с голоду дохнут? Ты что же это — за красных стоишь,

смерть выпрашиваешь?

— Помилуй, жалкенький мой! За что ты меня? — Шапчонку сдернул Лукич, на колени

жмякнулся, руки волосатые атамановы хватал, целуя…

— Говори: красные тебе любы?

— Прости, болезный!.. Извиняй на слове глупом. Ой, прости, не казни ты меня, —

голосил старик, ноги атамановы обнимая.

— Божись, что ты не за красных стоишь… Да ты не крестись, а землю ешь!..

Ртом беззубым жует песок из пригоршней дед и слезами его подмачивает.

— Ну, теперь верю. Вставай, старый!

И смеется атаман, глядя, как не встанет на занемевшие ноги старик. А из закромов

тянут наехавшие конные ячмень и пшеницу, под ноги лошадям сыплют и двор устилают

золотистым зерном.

V

Заря в тумане, в мокрети мглистой.

Миновал Лукич часового и не дорогой, а стежкой лесной, одному ему ведомой,

затрусил к хутору через буераки, через лес, насторожившийся в предутренней чуткой

дреме.

До ветряка дотюпал, хотел через прогон завернуть в улочку, но перед глазами сразу

вспухли неясные очертания всадников.

— Кто идет? — окрик тревожный в тишине.

— Я это… — шамкнул Лукич, а сам весь обмяк, затрясся.

— Кто такой? Что — пропуск? По каким делам шляешься?

— Мельник я… С водянки тутошней. По надобностям в хутор иду.

— Каки-таки надобности? А ну, пойдем к командиру! Вперед иди…— крикнул один,

наезжая лошадью.

На шее почуял Лукич парные лошадиные губы и, прихрамывая, засеменил в хутор.

На площади у хатенки, черепицей крытой, остановились. Провожатый, кряхтя, слез с

седла, лошадь привязал к забору и, громыхая шашкой, взошел на крыльцо.

— За мной иди!..

В окнах огонек маячит. Вошли.

Лукич чихнул от табачного дыма, шапку снял и торопливо перекрестился на передний

угол.

— Старика вот задержали. В хутор правился.

Николка со стола приподнял лохматую голову, в пуху и перьях, спросил сонно, но

строго:

— Куда шел?

Лукич вперед шагнул и радостью поперхнулся.

— Родимый, свои это, а я думал — опять супостатники энти… Заробел дюже и

спросить побоялся… Мельник я. Как шли вы через Митрохин лес и ко мне заезжали, еще

молоком я тебя, касатик, поил… Аль запамятовал?..

— Ну, что скажешь?

— А то скажу, любезный мой: вчерась затемно наехали ко мне банды эти самые и

зерно начисто стравили коньми!.. Смывались надо мною… Старший ихний говорит:

присягай нам, в одну душу, и землю заставил есть.

— А сейчас они где?

— Тамотко и есть. Водки с собой навезли, лакают, нечистые, в моей горнице, а я сюда

прибег доложить вашей милости, может хоть вы на них какую управу сыщете.

— Скажи, чтоб седлали!.. — С лавки привстал, улыбаясь деду, Николка и шинель

потянул за рукав устало.

VI

Рассвело.

Николка, от ночей бессонных зелененький, подскакал к пулеметной двуколке.

— Как пойдем в атаку — лупи по правому флангу. Нам надо крыло ихнее заломить!

И поскакал к развернутому эскадрону.

За кучей чахлых дубков на шляху показались конные — по четыре в ряд, тачанки в

середине.

— Намётом! — крикнул Николка и, чуя за спиной нарастающий грохот копыт,

вытянул своего жеребца плетью.

У опушки отчаянно застучал пулемет, а те, на шляху, быстро, как на учении, лавой

рассыпались.

* * *

Из бурелома на бугор выскочил волк, репьями увешанный. Прислушался, угнув голову

вперед. Невдалеке барабанили выстрелы, и тягучей волной колыхался разноголосый вой.

Тук! — падал в ольшанике выстрел, а где-то за бугром, за пахотой эхо скороговоркой

бормотало: так!

И опять часто: тук, тук, тук!.. А за бугром отвечало: так! так! так!..

Постоял

волк

и

не

спеша,

вперевалку,

потянул

в

лог,

в

заросли

пожелтевшей

нескошенной куги…

— Держись!.. Тачанок не кидать!.. К перелеску… К перелеску, в кровину мать! —

кричал атаман, привстав на стременах.

А возле тачанок уж суетились кучера и пулеметчики, обрубая постромки, и цепь,

изломанная беспрестанным огнем пулеметов, уже захлестнулась в неудержимом бегстве.

Повернул атаман коня, а на него, раскрылатившись, скачет один и шашкой помахивает.

По

биноклю,

метавшемуся

на

груди,

по

бурке

догадался

атаман,

что

не

простой

красноармеец скачет, и поводья натянул. Издалека увидел молодое безусое лицо, злобой

перекошенное, и сузившиеся от ветра глаза. Конь под атаманом заплясал, приседая на

задние ноги, а он, дергая из-за пояса зацепившийся за кушак маузер, крикнул:

— Щенок белогубый!.. Махай, махай, я тебе намахаю!..

Атаман выстрелил в нараставшую черную бурку. Лошадь, проскакав саженей восемь,

упала, а Николка бурку сбросил, стреляя, перебегал к атаману ближе, ближе…

За перелеском кто-то взвыл по-звериному и осекся. Солнце закрылось тучей, и на

степь, на шлях, на лес, ветрами и осенью отерханный, упали плывущие тени.

«Неук, сосун, горяч, через это и смерть его тут налапает», — обрывками думал атаман

и, выждав, когда у того кончилась обойма, поводья пустил и налетел коршуном.

С седла перевесившись, шашкой махнул, на миг ощутил, как обмякло под ударом тело

и послушно сползло наземь. Соскочил атаман, бинокль с убитого сдернул, глянул на ноги,

дрожавшие мелким ознобом, оглянулся и присел сапоги снять хромовые с мертвяка. Ногой

упираясь в хрустящее колено, снял один сапог быстро и ловко. Под другим, видно, чулок

закатился:не скидается. Дернул, злобно выругавшись, с чулком сорвал сапог и на ноге,

повыше щиколотки, родинку увидел с голубиное яйцо. Медленно, словно боясь разбудить,

вверх лицом повернул холодеющую голову, руки измазал в крови, выползавшей изо рта

широким бугристым валом, всмотрелся и только тогда плечи угловатые обнял неловко и

сказал глухо:

— Сынок!.. Николушка!.. Родной!.. Кровинушка моя…

Чернея, крикнул:

— Да скажи же хоть слово! Как же это, а?

Упал,

заглядывая

в

меркнущие

глаза;

веки,

кровью

залитые,

приподымая,

тряс

безвольное, податливое тело… Но накрепко закусил Николка посинелый кончик языка,

будто боялся проговориться о чем-то неизмеримо большом и важном.

К

груди

прижимая,

поцеловал

атаман

стынущие

руки

сына

и,

стиснув

зубами

запотевшую сталь маузера, выстрелил себе в рот…

* * *

А вечером, когда за перелеском замаячили конные, ветер донес голоса, лошадиное

фырканье

и

звон

стремян,

—

с

лохматой

головы

атамана

нехотя

сорвался

коршун-

стервятник. Сорвался и растаял в сереньком, по-осеннему бесцветном небе.

1924