Сцена 1. Мастерская.
Робби открыл ворота и пошел через двор обратно в мастерскую и осторожно приоткрыл дверь. В полутемном помещении, спотыкаясь, бродило привидение. Оно было в грязном белом платке, синем переднике, в толстых мягких туфлях и размахивало метлой; весило оно не менее девяноста килограммов; это была уборщица Матильда Штосс. Некоторое время Робби наблюдал за ней. С грацией бегемота сновала она взад и вперед между автомобильными радиаторами и глухим голосом напевала песню о верном гусаре. Робби: Однако, фрау Штосс… Пение оборвалось. Метла упала на пол. Блаженная ухмылка погасла. Матильда: Исусе Христе. Так рано я вас не ждала. Робби: Догадываюсь. Матильда: Я просто ошалела немного. Робби: Ну, это уж преувеличение. Постепенно Матильде все же удалось несколько прийти в себя. Она решительно шагнула вперед. Матильда: Господин Локамп, человек всего лишь человек. Вот и я радуюсь жизни, по-своему (Матильда продолжает танцевать с метлой) Робби: Конечно, кто ж вам мешает, но господин Кестер любит во всем порядок и пунктуальность. Матильда: Что правда, то правда. Но, господин Локамп, вы же не выдадите меня, беззащитную вдову. Робби покачал головой Робби: Сегодня нет. Она опустила подоткнутые юбки. Матильда: Ну, так я смоюсь. А то придет господин Кестер, и тогда такое начнется…А что это вы сегодня такой нарядный? Может, у вас день рождения? Роби: Да, вы в точку попали, Матильда! Матильда: В самом деле? Правда? От всего сердца желаю счастья! И деньжонок побольше! Господин Локамп! Ой, я так разволновалась! Я же люблю вас, как родного сына. Ну мне пора, доброго здоровья, господин Локамп. Робби: Всего хорошего! До встречи, Матильда. Осыпая меня добрыми пожеланиями, Матильда вышла из мастерской. Робби вытащил из ящика листок почтовой бумаги и стал вспоминать:
Робби: Детство, школа… Все это так далеко ушло, словно никогда и не было. Настоящая жизнь началась только в 1916 году. Как раз тогда я стал новобранцем. Тощий, долговязый, восемнадцатилетний, я падал и вскакивал под команду усатого унтер-офицера. 1917 год. Фландрия. Мы с Мидендорфом купили в погребке бутылку красного вина. Собирались покутить. Но не вышло. На рассвете англичане открыли ураганный огонь. В полдень ранили Кестера. Майер и Петерс были убиты перед вечером. А к ночи, когда мы уже надеялись отдохнуть и откупорили бутылку, началась газовая атака. Удушливые облака заползали в блиндажи. Правда, мы вовремя надели противогазы. Но у Мидендорфа маска прорвалась. Когда он заметил, было уже поздно. Пока он срывал ее и искал другую, он наглотался газа, и его рвало кровью. Он умер на следующее утро; лицо было зеленым и черным. А шея вся истерзана. Он пытался разорвать ее ногтями, чтобы глотнуть воздух. 1918. Это было в госпитале. Двумя днями раньше прибыла новая партия раненых. Тяжелые ранения. Стоны. Весь день то въезжали, то выезжали длинные операционные тележки. Иногда они возвращались пустыми. Рядом со мной лежал Иозеф Штоль. Ног у него уже не было, но он этого еще не знал. Увидеть он не мог, потому что там, где должны были лежать его ноги, торчал проволочный каркас, покрытый одеялом. Да он и не поверил бы, потому что чувствовал боль в ногах. За ночь в нашей палате умерли двое. 1919. Снова дома. Революция. Голод. Солдаты воюют против солдат. Товарищи против товарищей. 1920. Путч. Расстреляли Карла Брегера. Арестованы Кестер и Ленц. Моя мать в больнице. Последняя стадия рака. 1921. Я припоминал. И не мог уже вспомнить. Этот год просто выпал из памяти. В 1922-м я работал на строительстве дороги в Тюрингии. В 1923-м заведовал рекламой на фабрике резиновых изделий. То было время инфляции. В месяц я зарабатывал двести миллиардов марок. Деньги выдавали два раза в день, и каждый раз делали на полчаса перерыв, чтобы сбегать в магазины и успеть купить хоть что-нибудь до очередного объявления курса доллара, так как после этого деньги снова наполовину обесценивались. Что было потом? Что было в последующие годы? Не имело смысла вспоминать дальше. Я уже и не помнил всего достаточно точно. Слишком все перепуталось. В последний раз я праздновал день моего рождения в кафе «Интернациональ». Там я целый год работал тапером. Потом опять встретил Кестера и Ленца. И вот теперь я здесь, – в авторемонтной мастерской Кестера
и К. Под «и К» подразумевались Ленц и я, хотя мастерская по существу принадлежала только Кестеру. Он был нашим школьным товарищем, потом командиром нашей роты. Позже он стал летчиком, некоторое время был студентом, затем гонщиком и, наконец, купил эту лавочку. Сперва к нему присоединился Ленц, который до этого несколько лет шатался по Южной Америке, а потом и я. И я знал и верил, что все самое лучшее в моей жизни еще впереди. Заскрипели ворота. Робби разорвал листок с датами своей жизни и бросил его под стол в корзинку. Дверь распахнулась. На пороге стоял Готтфрид Ленц, худой, высокий, с копной волос цвета соломы и носом, который, вероятно, предназначался для совершенно другого человека. Следом за ним вошел Кестер. Ленц встал передо мной. Ленц: Робби! Старый дружище! Встать и стоять как полагается! Твои начальники желают говорить с тобой! Робби: Господи боже мой. А я надеялся, что вы не вспомните… Сжальтесь надо мной, ребята! Кестер: Ишь чего захотел! Ленц: Робби! Кто первым повстречался тебе сегодня утром? Робби стал вспоминать… Робби: Танцующая старуха! Ленц: Святой Моисей! Какое дурное предзнаменование! Но оно подходит к твоему гороскопу. Я вчера его составил. Ты родился под знаком Стрельца и, следовательно, непостоянен, колеблешься как тростник на ветру, на тебя воздействуют какие-то подозрительные листригоны Сатурна, а в этом году еще и Юпитер. И поскольку Отто и я заменяем тебе отца и мать, мы вручаем тебе некое средство защиты. Отто: Прими этот амулет! Ленц: Правнучка инков однажды подарила мне его. У нее была голубая кровь, плоскостопие, вши и дар предвидения. «Белокожий чужестранец, – сказала она мне. – Его носили цари, в нем заключены силы Солнца, Луны и Земли, не говоря уже о прочих мелких планетах. Дай серебряный доллар на водку и можешь носить его». Отто: Чтобы не прерывалась эстафета счастья, передаю амулет тебе. Он будет охранять тебя и обратит в бегство враждебного Юпитера. Это против несчастий, грозящих свыше. Кестер засмеялся. Отто: Скажи, как ты себя чувствуешь?
Робби: Так, будто мне шестнадцать и пятьдесят лет одновременно. Ничего особенного. Ленц: И это ты называешь «ничего особенного»? Да ведь лучшего не может быть. Это значит, что ты властно покорил время и проживешь две жизни. Отто: Оставь его, Готфрид. Дни рождения тягостно отражаются на душевном состоянии. Особенно с утра. Он еще отойдет. Ленц прищурился. Ленц: Чем меньше человек заботится о своем душевном состоянии, тем большего он стоит, Робби. Это тебя хоть немного утешает? Робби: Нет, совсем не утешает. Если человек чего-то стоит, – он уже только памятник самому себе. А по-моему, это утомительно и скучно. Ленц: Отто, послушай, он философствует, и значит, уже спасен. Роковая минута прошла! Та роковая минута дня рождения, когда сам себе пристально смотришь в глаза и замечаешь, какой ты жалкий цыпленок. Отто: Знаете что? Я предлагаю сегодня вечером поехать за город и поужинать где-нибудь. Ленц: А что, хорошая идея, друзья мои! Друзья уходят.

Сцена 2. Кафе.
Приехав в кафе, друзья осматриваются и садятся за дальний столик. Спустя несколько минут приходит девушка и занимает соседний столик. Ленц: О, Робби, посмотри какая прелестная девушка за соседним столиком. Робби: Самая обычная, хоть и симпатичная. Ленц: Отто, посмотри на него. Он ведет себя как чурбан! Тебе сегодня 30 лет, а ты как ребенок! Пора бы тебе взрослеть уже, детка. Отто: Робби, эта девушка, и правда, очень красива. Ленц: А я что говорю. Ну же Робби, иди, пригласи это милое создание к нам за стол. Робби: Никуда я не пойду, и отстань уже от меня. Дай посидеть спокойно. Отто: Ленц, я думаю, что у тебя, как у знатока женских сердец, лучше всего это получится. Ленц: Ну хорошо, а ты, детка, смотри и запоминай. Он подходит к столу девушки. Ленц: Какой прекрасный вечер, не правда ли? Пат: Да, замечательный. Ленц: А не хотите ли вы, милое создание, пересесть за наш столик и провести вечер в веселой и дружной компании? Пат: Думаю, это было бы не плохо. Патриция пересаживается за столик к компании Ленца, Робби и Отто. Ленц: Друзья, посмотрите кого я к нам привел. Пат: Добрый вечер, господа. Меня зовут Патриция Хольман. Робби: Чудесная погода. Пат: Да, великолепная. Ленц: И такая мягкая. Робби: Просто необычайно мягкая. Ленц начал принюхиваться. Ленц: Печеные яблоки. Кажется, тут подают к печенке еще и печеные яблоки. Вот это – деликатес. Робби: Несомненно. Я думаю, ужин удастся на славу! Отто: Разумеется, друзья мои. Ленц подмигнул Робби. Ленц: А знаешь, ведь она с лихвой искупает утреннюю встречу с танцующей старухой. Робби пожал плечами:
Робби: Возможно. Но почему это ты предоставил мне одному заикаться? Ленц: Должен же и ты когда-нибудь научиться, деточка. Робби: Не имею никакого желания еще чему-нибудь учиться. Друзья сидели в кафе и беседовали. Кестер выудил из своего бокала мотылька и осторожно положил его на стол. Отто: Взгляните на него. Какое крылышко. Рядом с ним лучшая парча – грубая тряпка! А такая тварь живет только один день, и все. Знаете ли вы, братья, что страшнее всего на свете? Ленц: Пустой стакан. Отто: Готтфрид, нет ничего более позорного для мужчины, чем шутовство. Самое страшное, братья, – это время. Время. Мгновения, которое мы переживаем и которым все-таки никогда не владеем. Отто достал из кармана часы и поднес их к глазам Ленца: Отто: Вот она, мой бумажный романтик! Адская машина. Тикает, неудержимо тикает, стремясь навстречу небытию. Ты можешь остановить лавину, горный обвал, но вот эту штуку не остановишь. Ленц: И не собираюсь останавливать. Хочу мирно состариться. Кроме того, мне нравится разнообразие. Отто: Для человека это невыносимо, Человек просто не может вынести этого. И вот почему он придумал себе мечту. Древнюю, трогательную, безнадежную мечту о вечности. Готтфрид рассмеялся: Ленц: Отто, самая тяжелая болезнь мира – мышление! Она неизлечима. Отто: Будь она единственной, ты был бы бессмертен, ты – недолговременное соединение углеводов, извести, фосфора и железа, именуемое на этой земле Готтфридом Ленцем. Готтфрид блаженно улыбался. Отто: Братья, жизнь – это болезнь, и смерть начинается с самого рождения. В каждом дыхании, в каждом ударе сердца уже заключено немного умирания – все это толчки, приближающие нас к концу. Ленц: Каждый глоток тоже приближает нас к концу.Твое здоровье, Робби! Иногда умирать чертовски легко. Робби: Будь здоров, Готтфрид! Ты – блоха, резво скачущая по шуршащей гальке времени. И о чем только думала призрачная сила, движущая нами, когда создавала тебя? Ленц: Это ее частное дело. Впрочем, тебе не следовало бы говорить так пренебрежительно об этом. Отто обратился к Пат: Отто: А вы? Что вы скажете о нас, болтунах, маленький цветок на пляшущей воде? Пат: Мне очень приятна ваша компания, господа. Вы очень приятные собеседники. Ленц: Прелестное дитя, не правда ли, Отто?
Отто: Да, конечно. Ленц: Патриция, а вы еще не слышали, как замечательно играет на рояле наш Робби? Пат: Нет, но была бы рада это услышать. Ленц: Робби детка, сыграй, пожалуйста, нам. Робби: Хорошо. Робби садится за рояль и играет. Патриция подходит к роялю и слушает, затем смотрит на часы. Пат: Спасибо за прекрасный вечер, но мне пора. Поздравляю Вас еще раз с Днем Рождения. Робби: Вы разрешите мне завтра позвонить вам, чтобы узнать, все ли в порядке? Пат: Ну что же, пожалуйста, – мой телефон – вестен 27–96. Патриция уходит…. Отто: Ну что дружище, и нам пора. Друзья уходят…

Сцена 3. Мастерская
Придя в мастерскую, Робби увидел во дворе Матильду Штосс. Она стояла, зажав метлу под мышкой, с лицом растроганного гиппопотама. Матильда: Ну поглядите, господин Локамп, какое великолепие. И ведь каждый раз это снова чистое чудо! Робби остановился изумленный. Старая слива рядом с заправочной колонкой за ночь расцвела. Матильда: И какой запах! (Матильда, мечтательно закатила глаза.)Чудесный! Робби: Ничего особенного, Матильда. Матильда: Господин Локамп, вы, наверное, простыли. Или, может, у вас полипы в носу? Теперь почти у каждого человека полипы. Нет, у старухи Штосс нюх, как у легавой собаки. Вы можете ей поверить. Робби: Ладно уж, Матильда…Не обижайся на меня. Из смотровой канавы выбрался Ленц. Ленц: Робби, знаешь, что мне пришло в голову? Нам нужно хоть разок побеспокоиться о той девушке. Робби взглянул на него: Робби: Что ты имеешь в виду? Ленц: Именно то, что говорю. Ну чего ты уставился на меня? Робби: Я не уставился. Ленц: Не только уставился, но даже вытаращился. А как, собственно, звали эту девушку? Пат… А как дальше? Робби: Не знаю. Ленц: Ты не знаешь? Да ведь ты же записал ее адрес. Я это сам видел. Робби: Я потерял запись. Ленц: Потерял! ( Он обеими руками схватился за свою желтую шевелюру.) Потерял! Но, может быть, Отто помнит? Робби: Отто тоже ничего не помнит. Ленц: Жалкий дилетант! Тем хуже! Неужели ты не понимаешь, что это чудесная девушка! Господи боже мой! В кои-то веки попадается на пути нечто стоящее, и этот тоскливый чурбан теряет адрес! Робби: Она вовсе не показалась мне такой необычайной. Ленц: Потому что ты осел. Эх ты, пианист! Повторяю тебе, это был счастливый случай, исключительно счастливый случай – эта девушка. Ты, конечно, ничего в этом не понимаешь. Ты хоть посмотрел на ее глаза? Разумеется, нет. Робби: Заткнись!
Ленц: А руки? Тонкие, длинные руки, как у мулатки. В этом уж Готтфрид кое-что понимает, можешь поверить! Святой Моисей! в кои-то веки появляется настоящая девушка – красивая, непосредственная и, что самое важное, создающая атмосферу. Ты хоть знаешь вообще, что такое атмосфера? Робби: Воздух, который накачивают в баллоны. Ленц: Конечно. Конечно, воздух. Атмосфера – это ореол! Излучение! Тепло! Тайна! Это то, что дает женской красоте подлинную жизнь, живую душу. Эх, да что там говорить! Робби: Да замолчи ты! Не то я чем-нибудь стукну тебя по черепу! Ленц: У нашего ребенка не все дома, Отто. Отто: Оставь его. В течение последнего времени мальчик малость свихнулся. Робби: Это еще не самое худшее. Послушай, Готтфрид, ведь ты, кажется, знаток в вопросах любви, не правда ли? Ленц: Знаток? Да я гроссмейстер в любовных делах. Робби: Отлично. Так вот я хотел бы узнать: всегда ли при этом ведут себя по-дурацки? Отто: То есть как по-дурацки? Робби: Ну так, словно ты полупьян. Болтают, несут всякую чушь и к тому же обманывают? Ленц расхохотался: Ленц: Но, деточка! Так ведь это же все обман. Чудесный обман, придуманный мамашей природой. Погляди на эту сливу. Ведь она тоже обманывает. Притворяется куда более красивой, чем потом окажется. Ведь было бы отвратительно, если бы любовь имела хоть какое-то отношение к правде. Слава богу, не все ведь могут подчинить себе эти проклятые моралисты. Робби: Значит, ты думаешь, что без некоторого обмана вообще не бывает любви? Ленц: Вообще не бывает, детка. Робби: Да, но при этом можно показаться чертовски смешным. Ленц ухмыльнулся: Ленц: Заметь себе, мальчик: никогда, никогда и никогда не покажется женщине смешным тот, кто что-нибудь делает ради нее. Будь это даже самая пошлая комедия. Делай что хочешь, – стой на голове, болтай самую дурацкую чепуху, хвастай, как павлин, распевай под ее окном, но избегай только одного – не будь деловит! Не будь рассудочен! Робби: А ты что думаешь об этом, Отто? Отто: Пожалуй, это правда.

Сцена 4. В гостях у Патриции.
Впервые Робби шел в гости к Пат. Перед домом Пат он еще раз придирчиво осмотрел свой костюм. Потом поднялся по лестнице. На двери красовалась солидная латунная табличка. „Подполковник Эгберт фон Гаке“. Робби долго разглядывал ее. Прежде чем позвонить, невольно поправил галстук. Но тут появилась Пат. Она вошла, стройная и легкая, и комната внезапно преобразилась в какой-то островок тепла и радости. Я закрыл дверь и осторожно обнял ее. Затем я вручил ей наворованную сирень. –Робби: Вот. С приветом от городского управления. Пат поставила цветы в большую светлую вазу, стоявшую на полу у окна. Тем временем Робби осмотрел ее комнату. Мягкие приглушенные тона, старинная красивая мебель, бледно-голубой ковер, шторы, точно расписанные пастелью, маленькие удобные кресла, обитые поблекшим бархатом. Робби: Господи, и как ты только ухитрилась найти такую комнату, Пат. Ведь когда люди сдают комнаты, они обычно ставят в них самую что ни на есть рухлядь и никому не нужные подарки, полученные ко дню рождения. Она бережно передвинула вазу с цветами к стене. Робби положил руку ей на плечо. Пат: Все это мои собственные вещи, Робби. Раньше квартира принадлежала моей матери. Когда она умерла, я ее отдала, а себе оставила две комнаты. Робби: Значит, это твоя квартира? А подполковник Эгберт фон Гаке живет у тебя только на правах съемщика? Пат покачала головой: Пат: Больше уже не моя. Я не могла ее сохранить. От квартиры пришлось отказаться, а лишнюю мебель я продала. Теперь я здесь квартирантка. Но что это тебе дался старый Эгберт? Робби: Да ничего. У меня просто страх перед полицейскими и старшими офицерами. Это еще со времен моей военной службы. Пат: Мой отец тоже был майором. Робби: Майор это еще куда ни шло. Пат вкатила низкий столик на колесиках. Тонкий белый фарфор, серебряное блюдо с пирожными, еще одно блюдо с неправдоподобно маленькими бутербродами, салфетки, сигареты и бог знает еще что. Робби смотрел на все, совершенно ошеломленный. Робби: Сжалься, Пат! Ведь это как в кино. Уже на лестнице я заметил, что мы стоим на различных общественных ступенях. Подумай, я привык сидеть у подоконника фрау Залевски, около своей верной спиртовки, и есть на засаленной бумаге. Не осуждай
обитателя жалкого пансиона, если в своем смятении он, может быть, опрокинет чашку! Пат: Нет, опрокидывать чашки нельзя. Честь автомобилиста не позволит тебе это сделать. Ты должен быть ловким. ( Она взяла чайник.)Ты хочешь чаю или кофе? Робби: Чаю или кофе? Разве есть и то и другое? Пат: Да. Вот, посмотри. Роскошно! Как в лучших ресторанах! Не хватает только музыки. Пат нагнулась и включила портативный приемник. Пат: Итак, что же ты хочешь, чай или кофе? Робби: Кофе, просто кофе, Пат. Ведь я крестьянин. А ты что будешь пить? Пат: Я выпью с тобой кофе. Робби: А вообще ты пьешь чай? Пат: Да. Робби: Так зачем же кофе? Пат: Я уже начинаю к нему привыкать. Ты будешь есть пирожные или бутерброды? Робби: И то и другое. Таким случаем надо воспользоваться. Потом я еще буду пить чай. Я хочу попробовать все, что у тебя есть. Смеясь, Пат наложила Робби полную тарелку, он остановил ее: Робби: Хватит, хватит! Не забывай, что тут рядом подполковник! Начальство ценит умеренность в нижних чинах! Пат: Только при выпивке, Робби. Старик Эгберт сам обожает пирожные со сбитыми сливками. Робби: Начальство требует от нижних чинов умеренности и в комфорте. В свое время нас основательно отучали от него. (Робби перекатывал столик на резиновых колесиках взад и вперед. Он словно сам напрашивался на такую забаву и бесшумно двигался по ковру. ) Да, Пат, вот, значит, как жили твои предки! Пат опять рассмеялась: Пат: Ну что ты выдумываешь? Робби: Ничего не выдумываю. Говорю о том, что было. Пат: Ведь эти несколько вещей сохранились у меня случайно. Робби: Не случайно. И дело не в вещах. Дело в том, что стоит за ними. Уверенность и благополучие. Этого тебе не понять. Это понимает только тот, кто уже лишился всего. Пат: И ты мог бы это иметь, если бы действительно хотел. Робби взял Пат за руку: Робби: Но я не хочу, Пат, вот в чем дело. Я считал бы себя тогда авантюристом. Нашему брату лучше всего жить на полный износ. К этому привыкаешь. Время такое. Пат: Да оно и весьма удобно. Робби: Может быть. А теперь дай мне чаю. Хочу попробовать.
Пат: Нет, продолжаем пить кофе. Только съешь что-нибудь. Для пущего износа. Робби: Хорошая идея. Но не надеется ли Эгберт, этот страстный любитель пирожных, что и ему кое-что перепадет? Пат: Возможно. Пусть только не забывает о мстительности нижних чинов. Ведь это в духе нашего времени. Можешь спокойно съесть все. Робби: А знаешь, когда я перестаю жить на износ, – и не потому, что меня кто-то пожалел? Пат не ответила, но внимательно посмотрела на Робби. Робби: Когда я с тобой! А теперь в ружье, в беспощадную атаку на Эгберта! Хорошо у тебя, Пат. По-моему, здесь можно сидеть, не выходя целыми неделями, и забыть обо всем, что творится на свете. Пат улыбнулась: Пат: Было время, когда я не надеялась выбраться отсюда. Робби: Когда же это? Пат: Когда болела. Робби: Ну, это другое дело. А что с тобой было? Пат: Ничего страшного. Просто пришлось полежать. Видно, слишком быстро росла, а еды не хватало. Во время войны, да и после нее, было голодновато. Робби: Сколько же ты пролежала? Пат: Около года. Робби: Так долго! Пат: Все это давным-давно прошло. Но тогда это мне казалось целой вечностью. С тех пор я легко радуюсь всему. По-моему, я очень поверхностный человек. Робби: Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными. Пат: А вот я определенно поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших вопросах жизни. Мне нравится только прекрасное. Вот ты принес сирень – и я уже счастлива. Робби: Это не поверхностность; это высшая философия. Пат: Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна. Робби: Я тоже. Пт: Не так, как я. Раньше ты говорил что-то про авантюризм. Я настоящая авантюристка. Робби:Я так и думал. Пат: Да. Мне бы давно надо переменить квартиру, иметь профессию, зарабатывать деньги. Но я всегда откладывала это. Хотелось пожить какое-то время так, как нравится. Разумно это, нет ли – все равно. Так я и поступила. Робби: Почему у тебя сейчас такое упрямое выражение лица?
Пат: А как же? Все говорили мне, что все это бесконечно легкомысленно, что надо экономить жалкие гроши. оставшиеся у меня, подыскать себе место и работать. А мне хотелось жить легко и радостно, ничем не связывать себя и делать, что захочу. Такое желание пришло после смерти матери и моей долгой болезни. И ты тоже считаешь, что я вела себя легкомысленно? Робби: Нет, мужественно. Пат: При чем тут мужество? Не очень-то я мужественна. Знаешь, как мне иногда бывало страшно? Как человеку, который сидит в театре на чужом месте и все-таки не уходит с него. Робби: Значит, ты была мужественна. Мужество не бывает без страха. Кроме того, ты вела себя разумно. Ты могла бы без толку растратить свои деньги. А так ты хоть что-то получила взамен. А чем ты занималась? Пат: Да, собственно, ничем. Просто так – жила для себя. Робби: За это хвалю! Нет ничего прекраснее. Правда! Пат: Робби, а давай прогуляемся куда-нибудь? Робби: С удовольствием. Робби и Пат вышли из дома и пошли по улице. Пат: Робби, ты слышишь? В ельнике закуковала кукушка. Пат начала считать. Робби: Зачем ты это делаешь? Пат: А разве ты не знаешь? Сколько раз она прокукует – столько лет еще проживешь. Робби: Ах да, помню. Но тут есть еще одна примета. Когда слышишь кукушку, надо встряхнуть свои деньги. Тогда их станет больше. Робби достал из кармана мелочь и подкинул ее на ладони. Пат: Вот это ты! Я хочу жить, а ты хочешь денег. Робби: Чтобы жить! Настоящий идеалист стремится к деньгам. Деньги – это свобода. А свобода – жизнь. Пат: Четырнадцать. Но ты говорил об этом иначе. Робби: В мрачный период. Нельзя говорить о деньгах с презрением. Многие женщины даже влюбляются из-за денег. А любовь делает многих мужчин корыстолюбивыми. Таким образом, деньги стимулируют идеалы, – любовь же, напротив, материализм. Пат: Сегодня тебе везет. Тридцать пять. Робби: Мужчина, становится корыстолюбивым только из-за капризов женщин. Не будь женщин, не было бы и денег, и мужчины были бы племенем героев. В окопах мы жили без женщин, и не было так уж важно, у кого и где имелась какая-то собственность. Важно было одно: какой ты солдат. Я не ратую за прелести окопной жизни, – просто хочу осветить проблему любви с правильных позиций. Она пробуждает в мужчине самые худшие инстинкты – страсть к обладанию, к общественному положению, к заработкам, к
покою. Недаром диктаторы любят, чтобы их соратники были женаты, – так они менее опасны. И недаром католические священники не имеют жен, – иначе они не были бы такими отважными миссионерами. Пат: Сегодня тебе просто очень везет. Пятьдесят два! Робби опустил мелочь в карман. Робби: Скоро ли ты кончишь считать? Ведь уже перевалило за семьдесят. Пат: Сто, Робби! Сто – хорошее число. Вот сколько лет я хотела бы прожить. Робби: Свидетельствую тебе свое уважение, ты храбрая женщина! Но как же можно столько жить? Пат: А это видно будет. Ведь я отношусь к жизни иначе, чем ты. Робби: Это так. Впрочем, говорят, что труднее всего прожить первые семьдесят лет. А там дело пойдет проще. Пат: Сто! Робби и Пат уходят